с разрешения Тиннарэ вывешиваю ее квэнту

Об Анкалинтэ

...его назвали Падающей Звездой, что сорвалась с неба в миг встречи его родителей, и это имя шло ему даже на первый взгляд: его слова, дела и мысли были столь же стремительны и слитны в одно, как падение, полет и вспышка. Мы нечасто говорили с ним, и еще реже объясняли друг другу что-то, но в этом не было нужды; и радостно было обоим от этого понимания и молчания.Он был много младше меня, и видел меньше земель; потому он просил Айвенаро, чтобы тот взял его с собой в странствия, но тот отказывал, ссылаясь не на юность Анкалинтэ, но на то, что любит бывать один в своих странствиях. Позднее я много думала, как сложилась бы судьба обоих, ответь Айвенаро «Да». Совладают ли двое с той силой, с которой не справился один, или она заберет двоих? Но такие размышления бесплодны и лишь истощают разум, не давая сердцу новой пищи.

Тогда я, видя его огорчение, предложила самим идти и смотреть на иные грани мира и новые земли, и тот охотно согласился, и поведал мне свою мечту: найти звезду, давшую ему имя, и я согласилась с ним. Не потому ли мы называем каждую вещь, что отличает ее от других? И два дерева могут быть несхожи между собой; но если отличие их вызвано не тем, как они росли, но тем, кем они порождены, то мы называем их различно, хотя различие меж ними может быть не больше, чем между двумя соснами, одна из который выросла в заболоченной низине, другая же – на песчаных холмах. Так и звезды мы называем звездами потому, что они единственные даруют нам свет; и если то главное, что определяет ее, звезда может передать на землю неизменным (чтобы показать правдивость этого, достаточно взглянуть на звезду в небе и ее отражение в воде), то неужели и сама она не может прийти к нам, сохранив свои главные качества? А познав источник света, не лучше ли мы поймем природу этого света, и отличие его от той темноты, что его окружает?

И говорили мы тогда о том, почему же звезды падают на землю, подобно созревшим плодам; слишком долго было бы пересказывать весь этот разговор, но о главном я все же скажу. И травы, и деревья, и звери, как живущие в водах Куйвиэнен и окрестных ручьев, так и те, кто ходит по земле или лазает по ветвям – все живущие подчиняются определенному ритму, словно сердца их, биясь внутри, подсказывают им, когда приходит время цвести или строить логово. Но плоды их, которые когда-то были цветами, ценны не только сами по себе, как хранилище семян или пища для других существ; они говорят и нам, и самому дереву о том, что приходит иное, новое время, и нужно делать иные дела. Так вот, не подобны ли и звезды таким плодам? Быть может, падая, они говорят нам о приходе чего-то нового или зарождении того, чего раньше не было в этом мире, о новой любви или новой жизни, а может быть, о чем-то ином, что мы не знаем и не можем представить.

В тот разговор была высказана еще одна мысль, толкавшая нас от родных земель: как мы бы могли назвать огонь огнем, сон – сном и себя – Говорящими (Quendi), не зная иного? Чтобы узнать что-то, первым делом надо очертить границы познаваемого по двум причинам. Первая – та, что ни один из живущих не может познать все и сразу, вторая – мы должны быть уверены, что новое знание, пришедшее к нам, относится именно к тому, что нас интересует, имеет его причиной или следствием, или просто часто сопутствует ему, но не является случайным, тем, что наш разум лишь по воле случая объединил и отнес к одному и тому же предмету. То же можно сказать и о мире, в котором пробудились Квенди, мире, полном тайн и загадок, к коим еще не найдено ответов, и который является самым большим из ныне доступных нам объектов познания, несводимым к совокупности всех его составляющих. Можно пытаться познать часть этого мира, одну или многие, а можно пробовать проникнуть мыслью к самым основам и началам его; но для этого необходимо указать границы этого мира, его начало во времени и пространстве, или же указать, что их нет, и оставить занятие, не могущее принести плодов. Если же долго идти в одном и том же направлении, то, возможно, ясным станет этот столь занявший нас в то время вопрос.

Слова те были сказаны многие годы назад, но тем надежнее вплетены в песню и ткань этого мира, сохранены навеки, и никто не в силах изменить их или сделать небывшими; и этим, в тот самый миг, как отзвучал последний слог, они изменили судьбу говоривших, а значит – и всех живущих в большей мере или в меньшей; но каково это изменение – под силу узнать лишь Силам, если захотят они; но это не имеет большого значения.

Прошло время, и отец мой не вернулся из своего похода. Ни Лайвен, ни я – мы не знали о его судьбе, боясь гадать, страшась надежды, которая не оправдается, и боясь своей верой в худшее привести этот исход в мир. И однажды я шла по лесу в поисках съедобных плодов, ибо запасы в доме нашем подходили к концу, и увидела всадника, который не был ни одним из тех, кто жил у Вод, и не был схож ни с одним из них ни лицом, ни посадкой; и подумалось мне, что этот всадник прибыл из дальних краев, и быть может, знает что-то о судьбе Айвенаро. И я не испугалась, но последовала за ним, выжидая удобного моменты, чтобы окликнуть его; но, когда он вышел на свет из густой тени ветвей, поняла я, что столкнулась не с тем, кто был бы одной природы с нами, и даже земля отзывалась иначе на поступь его коня, и пришпорил его, и быстро скрылся из глаз.

А следует помнить, что в ту пору не знали мы никого, кто был бы похож на нас телом и разумом, и прежде всего – речью.  И тогда подумалось мне: кто может быть схож с нами настолько, что вначале можно было спутать, но все же иной? Когда муж и дева находят друг другу, то каждый из них любит двоих, все же слитых в одно: душу и тело, соединенных в erde. Но все же эти двое различны между собой и изменяются, оставив друг друга; и тело умершего несходно с телом его же, живого. Так не может ли и душа после разлучения пребывать в этом мире в иной форме, чем та, что была при жизни? И не был ли этот всадник когда-то одним из тех, кто бродил по этим землям, пел им и радовался? И куда он удалился теперь? И еще больше мне захотелось последовать за ним, несмотря даже на то, что не должно было оставлять Лайвен, тем более теперь, и на опасность этого похода. Но мыслями этими и этой встречей я не поделилась ни с кем, кроме Анкалинтэ, зная, что многие, если не все, станут убеждать и отговаривать; ему же я поверила, как оставшейся целой части своего сердца.

…У высоких гор, которые позже назовут Синими, догнали мы своих друзей, и радовались встрече. Но вскоре Лайвен опять стала задумчива, но эта задумчивость была иной – сходной с размышлениями мастера во время творения, и я радовалась этому, хоть и не спрашивала о причине, боясь помешать ходу мыслей. И начался переход через горы, который был труден для многих и опасен; и потому некоторые шли впереди, разведывая путь, оставшиеся же – следом, по уже проторенным тропам.

И второй раз в жизни случилось так, что проснулась я с ощущением беды и боли, которую не в силах исправить и изменить. Я спрашивала у следопытов, и они сказали мне, что не видели Анкалинтэ, бывшего среди разведчиков, и что не возвращался еще из похода. И тогда пошла я искать его, и нашла – но в сердце моем еще не оттаяли те дни, несмотря даже на последовавшую радость встречи, чтобы я могла лепить из них по своему желанию то, что можно поведать другим. О причинах же, погнавших его под обвал, я узнала много позднее от него самого, но не считаю себя вправе говорить об этом.